"Отец отдал… "Совэкс Пулково", другие активы плюс еще много денег… Траберу". Старший сын Дмитрия Скигина Михаил — о том, как удалось сохранить контроль над Петербургским нефтяным терминалом

Михаил Скигин

В 2003 году Дмитрий Скигин, знаковая фигура Санкт-Петербурга периода постперестройки, оставил наследство 23-летнему сыну. Спустя 15 лет Михаил Скигин рассказал РБК, как он распорядился полученным состоянием.

"Денег в принципе не было никаких, но зато был велосипед"

​ — Вашего отца Дмитрия Скигина называют «знаковой фигурой» петербургского бизнеса 1990-х. При этом информация о его семье практически не появлялась в СМИ. Можете рассказать о своем детстве?

— Мы жили в совершенно обычном ленинградском спальном районе, на проспекте Энергетиков, д. 60, в квартире на первом этаже. Я даже успел до пионеров дойти в пятом классе. Между кружками и школой я видел, что отец чем-то занимается: слово «бизнес» еще не существовало, было слово «кооператив». После тренировки в бассейне «Спартак» я мог приходить в маленький офис отца, расположенный рядом, поиграть в компьютер.

Но к концу 1980-х, каждый раз когда меня отправляли в магазин, даже я — ребенок (Михаил родился в 1980 году. — РБК) — замечал, что еды на полках становится все меньше. ​И было совершенно неважно, сколько у тебя денег, все равно не было возможности что-то купить.

У отца в тот момент начались взаимоотношения по бизнесу с Германией. По-моему, это был экспорт леса, и там наладились определенные связи. Благодаря этим связям мы с мамой и братом (мне тогда было десять, брату — шесть лет) в одночасье перебрались в Германию. Это было 24 или 25 декабря 1990 года. Нам особо ничего не говорили, просто — собираем чемоданы, улетаем в ФРГ. Когда мы очутились там после Советского Союза, это было как на другой планете.

— Как выглядела ваша жизнь в Германии?

— В Германии мы жили в городе Бонн. Вскоре после переезда состоялся развод моих родителей. Мы остались с мамой и жили в очень маленькой квартире, ходили в обычную общественную школу. Была очень забавная адаптация: советский мальчик, который привык сидеть прилежно за партой, которому вдруг надо было перестроиться и становиться «своим».

Жили скромно, в школе мы с братом были единственными в классе, кто питался за счет специальных «марок» от службы по безработице. Денег в принципе не было никаких, но зато был велосипед, баскетбольный мячик — полное счастье, и больше ничего не нужно.

— Как дальше проходило ваше обучение?

— С 16 до 19 лет я получал [в Швейцарии] так называемую матуру (Matura, или Swiss Federal Maturite, — федеральная образовательная программа. — РБК). Получив «матуру», ты имеешь право пойти в любой швейцарский университет — они обязаны тебя взять. Я пошел в Университет Санкт-Галлена (Universität St. Gallen. — РБК), выбрал международные отношения. Отец, правда, хотел, чтобы я поехал в Америку или в Англию. Но у меня всегда было свое понимание, чего я хочу, и никто под руку ничего не говорил.

— В таком возрасте вы уже могли получать информацию о том, чем занимается ваш отец. Что вы знали о его бизнесе?

— Я практически ничего не знал, а отец особо ничего не рассказывал. Я старался каждый год приезжать в Россию, чтобы навещать бабушку и дедушку. И в один из таких приездов, кажется, в 1996 году, отец, который гораздо чаще приезжал в Россию, взял меня с собой на ПНТ (Петербургский нефтяной терминал. — РБК). Там, конечно, была полная разруха, это предприятие было в ужасающем состоянии. Единственное, что я понял из этого визита, — отец, наверное, имеет какое-то отношение к этому предприятию.

"Я спускался с Килиманджаро, когда позвонили из ПНТ и рассказали о покушении на Васильева"

— 2003 год, вы учитесь в Швейцарии, у вас впереди — карьера, допустим, дипломата. Но умер отец, и вы вернулись в Россию, при этом особо не понимая, что собой представлял его бизнес. Как было принято это решение?

— Я сам решил. Бывает, что незнание спасает. И я об этих всех вещах, которые связаны с портом, узнал только спустя год-полтора. Только тогда я понял, в какую историю попал, что у этого предприятия есть определенный имидж, который совсем не соответствует моим представлениям.

— Ваш отец, который жил в свои последние годы во Франции, готовил вас к тому, что в какой-то момент вы станете наследником и вам придется принять управление?

— Пожалуй, лучшей его подготовкой было воспитание. Он воспитал во мне именно человечность, показывал своим примером, как обращаться с людьми. Я для себя понимал, что он сильно болен и на кого-то эта ответственность должна упасть, и этот кто-то, наверное, я. Он не готовил меня, не говорил: «Когда меня не будет, вот тебе ключ от двери — воспользуйся им разумно». Такого вообще не было.

— Со своим окружением он вас знакомил, например, когда вы приезжали в Россию?

— Как-то на каникулах в 2001 году или в 2002-м, сейчас точно не помню, я оказался на одном из корпоративов, отец познакомил меня с Александром Валерьевичем [Дюковым] (сейчас гендиректор «Газпром нефти». — РБК). Это было просто рукопожатием, и я на самом деле не понимал, что вообще происходит и, соответственно, не мог должным образом воспринимать тех людей, с которыми меня отец знакомил. Еще с [Виталием] Южилиным (совладелец Национальной контейнерной компании, состояние по оценке Forbes — $600 млн. — РБК) мы даже как-то были одновременно на горнолыжном курорте, было такое поверхностное знакомство. И особо больше ни с кем [отец не знакомил].

— А другие люди, которых часто называют в связи с именем вашего отца, в том числе Владимир Путин, они как-то в вашей жизни появлялись до переезда или сразу после?

— Владимир Владимирович [Путин] вообще никогда не появлялся в моей жизни, кроме как на экране.

— На кухне у вас чай не пил?

— У меня точно нет. У моего отца — я не знаю точно. Когда [Путин] стал президентом, уже точно нет. До того, может быть, я не исключаю, но вряд ли тоже.

— Еще один герой легенд и историй, тесно связанный с вашим отцом, — Геннадий Николаевич Тимченко.

— Относительно тесно, поскольку он являлся одним из первых поставщиков на ПНТ. Благодаря Геннадию Николаевичу, который смог организовать поставки с Киришского завода на ПНТ, был отгружен первый танкер. Это сотрудничество было обусловлено наличием трубы, которая была между Киришами и ПНТ. Это самый ближайший НПЗ для ПНТ и наоборот, то есть тут получается экономическая выгода для обеих сторон. И пока Кириши поставляли нам нефтепродукты, определенный контакт [с Тимченко] был. Но я не могу сказать, что [он] оказывал прямо какую-то сумасшедшую помощь. С ним были нормальные деловые контакты по определению ставок, и то только один раз [он лично этим занимался], потом этим занимался его трейдер.

До смерти отца я видел его раз или, может быть, два. Но меня никто всерьез не воспринимал. Я был маленьким сыночком, тенью своего великого отца. Я лично для них появился на горизонте в 23 года. И то не думаю, что я для них был личностью.

— Отец оставил вам с братьями и сестрой наследство на €600 млн, если верить иску вашей матери, которая оспаривала распределение его активов после смерти.

— Это совершенно выдуманная цифра.

— Тогда вы можете перечислить, какие активы вам достались?

— Это был [пакет акций] ПНТ — достаточный, чтобы контролировать [компанию]. Еще один актив — участие в Усть-Луге (проект по созданию нефтепродуктового терминала на берегу Финского залива был уже при Михаиле Скигине возвращен компании «Усть-Луга» Валерия Израйлита, а затем продан «Зарубежнефти» в 2004 году. — РБК), недвижимость — офисы в Петербурге и дом на Лазурном Берегу, в Кап-Ферра, и яхта Sweet Doll. От последних мы избавились достаточно быстро, еще в 2005-м, потому что я этими излишествами не пользуюсь и не получаю никакого удовольствия.

— Почему вы решили не продавать ПНТ и променяли спокойную жизнь в Швейцарии на это все — с бандитским прошлым и малопонятной перспективой?

— Спокойная жизнь в Швейцарии — это не значит хорошая жизнь, особенно в 23 года. На самом деле ретроспективно понимаешь, что жизнь на Западе для русского человека — это совсем не просто, есть определенные барьеры, сквозь которые мы не можем пройти. Я 13 лет пробыл в относительно чужой стране и полностью адаптировался, но даже с идеальным немецким я чувствовал определенную дистанцию. Я чувствовал, что есть некоторое недопонимание, чего-то не хватает. И потом уже с возрастом я выработал для себя аксиому: в Швейцарии отдыхает тело, а в России — душа. Здесь [в России] для тела все очень брутально, зато есть интересные люди и понимание, что можно что-то поменять и исправить.

— Вы наняли себе охрану, когда переехали в Петербург? Ведь с борьбой за контроль над портом связывали несколько резонансных убийств в городе, и рядом с этим объектом работали структуры, которые связаны с «тамбовской» преступной группировкой.

— Нет. Мой отец, наверно, понимая, что болен, и будучи свободолюбивым, не любил ни от кого зависеть в принципе. Ни от советской власти, ни от каких-либо групп 1990-х годов. В какой-то момент, похоже, он был вынужден вступить в некий союз, но при первой же возможности в 1999–2000 годах он отошел от всего этого. У них был определенный обмен активами.

— С Ильей Трабером?

— Да, с Ильей Трабером, и там были еще какие-то другие участники. И в конечном итоге каждый получил что-то свое. Отец отдал, например, [топливно-заправочную компанию] «Совэкс Пулково», другие активы плюс еще много денег этому человеку, Траберу. При этом отец остался с нефтяным терминалом, который на тот момент был в плачевном состоянии. Думаю, что ему было намного важнее избавиться от каких-либо неприятных встреч и какой-либо зависимости в пользу возможной свободы. И он был достаточно смелым человеком по тем временам — поверил в актив, который стал приносить существенные деньги только после 2004–2005 годов.

— С Трабером вы лично когда-то пересекались?

— Один раз в жизни я его видел, и это получилось совершенно случайно. Офис, где сидят [юристы семьи] Грэхем Смит и Маркус Хаслер, находится в Лихтенштейне, а Санкт-Галлен, где я тогда жил, — это 25 минут езды на машине. Отец приезжал в эти края [к юристам], и в один из таких визитов мы договорились, что я за ним заеду в этот офис к определенному времени. Я приехал, но пришлось его ждать три часа, меня к нему даже не пускали. И уже поздно вечером он вышел с каким-то человеком. Я увидел, что мой отец был совершенно усталый, выжат как лимон. Человеком, с которым он встречался, был как раз Илья Трабер. Наверное, это был тот момент, когда они все (все совместные активы. — РБК) разделили.

— Шлейф, связанный с Трабером, Кумариным и прочими криминальными авторитетами, сказывался на вашей деятельности?

— Этот шлейф появился только в 2008–2009 годах. Поначалу я понятия не имел, что может быть создан какой-то шлейф. Так получилось, что одна из бывших жен моего отца пыталась что-то от него получить, пока он еще был жив, а после его смерти эти претензии передали мне с братом. Мы эти претензии погасили, потому что лучше худой мир, чем хорошая война. Но потом оказалось, что выплаченных денег недостаточно, хотя сумма была обозначена той стороной, и начались всякие разные грязные мероприятия, в том числе с вовлечением [бывшего советника князя Монако по безопасности Роберта] Эринджера.

— Вы с ним встречались?

— Нет, никогда. У меня есть от него e-mail, в котором говорится: «Если вы сейчас не пойдете с нами на переговоры, то вам будет плохо». То есть определенный шантаж. Тогда [князь Монако] Альбер только готовился получить корону, и Эринджер всеми правдами и неправдами пытался его очернить, а мой отец попался под руку: его бывшая жена связалась с этим человеком [Эринджером], и началось... (В 2007 году Эринджер начал публикацию документов, в которых утверждалось, что через монакскую компанию Sotrama Дмитрия Скигина производилась легализация денег «русской мафии». По его словам, принц Альбер получал информацию о сомнительных операциях Скигина, но не предпринимал никаких действий. — РБК). Они украли диск с фотографиями с моего 30-летия, начали выставлять их в интернете с неприятными заголовками. Потом Альбер выиграл суд у этого человека в Париже в 2011 или 2012 году, и его сайт закрылся.

Но Эринджер открыл новую колонку и снова стал выставлять эту неправдивую историю про нас, а СМИ — перепечатывать за ним. Поливание грязью моего отца и моей семьи стало раздражать, и я обратился в прокуратуру Монако, чтобы проверить достоверность информации о том, что мой отец и компания Sotrama причастны к каким-то криминальным действиям. И я получил ответ от прокуратуры, что отец ни к чему не причастен (письмо прокуратуры датировано 9 января 2018 года. — РБК).

— И как вы доказывали свою непричастность к криминальным авторитетам? Партнеры проводили due diligence ваших активов?

— Конечно. И из него видно, что мы никакого отношения к этому не имеем. Понятное дело, что мы все предоставляем. На сегодняшний день невозможно заниматься делом и не предоставить всю информацию от А до Я, и каждый раз доказываем, что ничего нет. В банки я предоставляю этот ответ прокуратуры Монако.​

— В ПНТ кто-то еще остался из старых партнеров отца после выхода Трабера?

— Там еще был Сергей Васильев. Общение с ним было достаточно дружественно-спокойное. Но и он с 2003 года не участвовал в управлении бизнесом.

— По версии следствия, покушение на Васильева в 2006 году было связано с борьбой за ПНТ. Действительно ли это так? Опасались ли вы за свою жизнь после этого покушения?

— Это была совершенно беспредельная история, стрельба средь бела дня перед самым саммитом «Большой восьмерки» в Петербурге, да еще и недалеко от школы. Я спускался с Килиманджаро, когда позвонили из ПНТ и рассказали о покушении. До этого в марте 2006 года ПНТ подвергся рейдерской атаке — была попытка подделать подписи и изменить собственников в ЕГРЮЛ, классическая для 1990-х годов схема. Но мы отбились чисто юридическими способами. Все было очень непонятно, и я предпочел, чтобы моя семья в это время находилась вне России. Так мы и осели в Швейцарии.

— Насколько активно Васильев участвовал в деятельности ПНТ, когда вы унаследовали долю отца? Он к вам пришел с предложением выкупить его долю или это было ваше предложение?

— После смерти отца управлял терминалом я, иногда слушая чужие советы. А решение о выкупе доли было взаимным.

— Сейчас ПНТ — это полностью семейный бизнес?

— Мажоритарный пакет у семьи. В 2015 году после реализации проекта «Нефтеоргсинтеза» Роман Спиридонов вошел в состав акционеров и стал миноритарным партнером. [...]

Оригинал этого материала